Дверь с той стороны [Сборник] - Владимир Михайлов

— Посмотрите, похожа ли я на человека, потерявшего себя? Хотя оставила позади намного больше друзей, чем вы — разве я жалуюсь? Нет! Ибо, покинув наши края, мы все же не ушли из мира, в котором — бог! Мы никуда не можем уйти от него, если сами не хотим. А если мы не уходим, то и он не оставляет нас!

Инна говорила теперь громко, горячо, убежденно.

Она раскинула руки:

— Он не оставляет нас. А все, кто не найдет в себе достаточно разума и веры, чтобы обратиться к нему — о, мы будем свидетелями их печального конца, ибо человек не может жить без любви, а бог и есть любовь!

— Нарев, подите вы ко всем чертям! — сказал физик. — Не хочу я с вами разговаривать, мне и так тошно. И какое мне дело до того, что думает экипаж и чего он не думает? Если они меня заденут, я отвечу, а на остальное мне наплевать.

Он лежал на диване и медленно водил пальцем по узорам ткани.

— Я, в конце концов, забочусь о судьбе каждого, — терпеливо сказал Нарев. — И вашей в том числе. И говорю: они что-то замышляют!

— Интересно… — пробормотал Карачаров. — И в чем же вы усматриваете выход? Перерезать экипажу глотки? А налаживать синтезатор будете вы? Да нет, это все мышиная возня. Зачем мы занимаемся этой ерундой вместо…

— Вместо чего? — быстро спросил Нарев, и в голосе его прозвучала надежда.

— Не знаю, — пробормотал физик после паузы.

— Ну хорошо, — сказал Нарев и вышел.

— Они обязательно нападут, — сказал он Еремееву. — Нападут, как только мы станем утверждать новый Закон.

— Почему?

— Разве вы не понимаете? Будут бороться за то, чтобы сохранить свой Устав. Я знаю — вы человек решительный.

Еремеев поднял на него тусклый взгляд.

— Ну ладно, пусть попробуют, — сказал он. От него пахло, Нарев только не понял, чем.

Истомину становилось не по себе, когда он вспоминал о разговоре с Милой, но укоренившаяся привычка требовала: как бы ты ни относился к этому — запиши, на досуге подумай, проанализируй: пригодится.

Он поискал взглядом диктограф и не нашел. Потом вспомнил, что недавно одолжил его Петрову, разрабатывавшему Конституцию Кита. Истомин вышел и постучал в каюту Петрова. Ему не ответили, но аппарат был нужен немедленно, и писатель отворил дверь и вошел.

Закрытый диктограф стоял на столе. Истомин ухватил его за ручку, отнес к себе, установил и снял крышку, готовый диктовать.

На валике он увидел кусок пленки, еще не снятый. Петров, по-видимому, не успел доделать очередную статью закона. Истомин аккуратно оторвал исписанный кусок, чтобы потом передать автору. Из любопытства писатель пробежал текст глазами.

Это не было проектом закона. На листке был записан диалог. Не иначе, Петров решил заняться литературой — стоящий на виду и бездействующий диктограф способен спровоцировать человека на самые неожиданные поступки. Диалог из романа? Интересно…

Диктовавший, верно, не был знаком с работой на диктографе, не обозначал знаков препинания и абзацев. На пленке был сплошной текст, но Истомин, повозившись, расчленил текст на фразы, расставил, порой колеблясь, запятые и острыми зигзагами обозначил абзацы.

Диалог, по-видимому, был записан не с самого начала.

— Мне не нравится то, что вы делаете в последнее время.

— Уверяю вас — и мне тоже.

— Тогда какой смысл играть с огнем?

— Это встречный огонь.

— Не понимаю.

— Да, у вас на Анторе мало лесов. На Ливии много. Иногда лес горит. Тогда надо поджечь его в том направлении, куда идет пожар; два пожара встречаются — и съедают друг друга.

— Красивая картина. Но ее смысл…

— Вам не кажется, что предстоит драка?

— В ней не будет виноват никто, кроме вас.

— Возможно. Но сказать это — еще не значит предотвратить ее.

— Я сказал еще не все. Слушайте. Я понял вас.

— На этот раз это могло бы показаться неясным мне. Но успокойтесь: я вас тоже понял.

— Вы — меня?

— Не знаю вашего имени, но полагаю, что в состоянии с уверенностью определить профессию и задачу.

— Вот как… Имя, кстати, настоящее. Как и ваше.

— Приятно разговаривать с хорошо информированным человеком.

— Да, я информирован. Увы!

— Почему — увы?

— Потому что я человек долга. И считаю, что долг следует исполнять в любых условиях.

— Но это и хорошо!

— Вы, видимо, не поняли меня до конца. Выполняя свой долг, я буду вынужден, как только примут наш закон, применить его к вам. Теперь поняли?

— Разумеется! Но об этом я и хотел просить вас.

— Это мне не совсем понятно.

— Вы исполните свой долг…

— Скажу откровенно: мне не хочется этого. Я считаю, что именно вы должны сейчас быть…

— Несмотря на груз прошлого — так, кажется говорят у вас?

— Да, груз вы несете немалый. Никак не могу понять, что побудило вас…

— Вы не поверите: склонность к парадоксам.

— Не понял юмора.

— Какой же это юмор? Совершенно серьезно. Вы никогда не задумывались над тем, что монархия — более прогрессивная форма правления, чем демократия? Не смейтесь, вам придется согласиться со мною. Вспомните историю. Когда государства делали очередной шаг вперед? В периоды, когда к власти приходили молодые, энергичные, не отягощенные предрассудками монархи. Петр Великий, Генрих Четвертый французский, Елизавета Тюдор… Человек лет в двадцать, а то и раньше, получает абсолютную власть; вместе с ним к руководству приходят и его — пусть неофициальные — советники и соратники из числа сверстников. Они горят желанием что-то сделать — и делают. Я убедил вас?

— Ну… не знаю.

— При демократии к власти приходят люди, как правило, в зрелом — чтобы не сказать пожилом — возрасте. Жизнь научила их быть осторожными, и не столько желать нового, сколько хранить уже достигнутое. Первые активны, вторые инертны. А теперь попробуйте меня опровергнуть.

— Вы и в самом деле так думаете?

— Я же сказал: люблю парадоксы. Но в молодости я и вправду рассуждал именно так. А потом привык.

— И что же?

— Я считал, что из меня мог бы получиться неплохой монарх. А на молодых планетах это не так сложно. К сожалению, ненадолго.

— Теперь понимаю. Но ведь молодость, кажется, позади?

— Увы! Теперь моя очередь сказать — увы! Позади, и именно поэтому я приветствую ваше намерение. Потому что оно дает мне возможность уйти — и одновременно выполнить задачу.

— Какую?

— Загладить свою вину. Драки не будет. Ее никто не хочет, но взрывчатая смесь создана, и все ожидают, когда проскочит искра, и она загремит. И вдруг… оказывается, для вражды нет никаких оснований, напротив, все любят друг друга, все — очень милые люди, а виноват во всем лишь один человек, который и понесет наказание. Какое облегчение почувствуют люди! Какой привлекательной покажется им жизнь! Ведь сейчас, если бы не ожидание драки, мы давно впали бы в летаргию, а она перешла бы в смерть. Теперь они воскреснут: добро стимулирует жизненную активность.